ФИГУРНОЕ КАТАНИЕ

Людмила Белоусова и Олег Протопопов: Мы собираемся жить 280 лет.

ФИГУРНОЕ КАТАНИЕ
ВСТРЕЧА ДЛЯ ВАС

Это случилось 13 февраля, в день празднования 60-летия Татьяны Тарасовой. Олимпийские чемпионы Инсбрука и Гренобля Людмила Белоусова и Олег Протопопов вышли на московский лед спустя двадцать восемь лет. Переполненный четырнадцатитысячный Ледовый дворец на Ходынском поле стоя приветствовал легенд спорта. Откатав под аплодисменты собравшихся, великовозрастные, но не состарившиеся звезды улетели в Швейцарию, в ставший родным за последние десятилетия Гриндельвальд. Улетели, но обещали вернуться.

О БОТИНКАХ ЯШИ ДОБКИНА

– Смотрю на ваши ботинки, Олег Алексеевич…

Олег Протопопов: Да, можно сказать, музейный экспонат. С маркой Made in USSR – «Сделано в СССР».

– То есть?

О. П.: Катаюсь в них почти тридцать лет, с 1978 года. Дело рук Яши Добкина. Замечательный был сапожник, настоящий мастер. Работал на московской экспериментальной обувной фабрике и всегда делал нам с Людой ботинки.

Людмила Белоусова: Мои, правда, не дожили до сегодняшнего дня, развалились десять лет назад, но я заказала себе точно такие же, точную копию по колодке Якова Самуиловича. Получилось, конечно, хуже – погрубее, побулдыжистее, однако деваться некуда…

О. П.: А мне старые до сих пор исправно служат. Только лезвия периодически меняю. Нам их каждый год дарит известная фирма John Wilson. Презент не из дешевых. Хорошие коньки дорого стоят.

– Сколько?

Л. Б.: Такие, как у нас, – долларов 500–700.

О. П.: Пары обычно хватает на три сезона, но главное, что ботинки сохранились. Внутри кожа кое-где протерлась, я сделал специальные гибкие вкладыши по форме стопы и продолжаю носить. Сейчас такую обувь фигуристам уже не шьют. Во-первых, кожа другая, она обрабатывается иначе и трескается от времени. А во-вторых, что существеннее, колодка изменилась, та, что делают теперь, больше напоминает голландские или китайские деревянные башмаки – жесткая, негнущаяся конструкция. В них нога лежит, словно в оковах. Поэтому, обратите внимание, у танцоров задники вырезаны, иначе невозможно носок тянуть. А Яша Добкин так подгонял обувь, что она не терла, не давила. Одно слово: профессионал!

О ПРОПАВШЕМ ЧЕМОДАНЕ

– Получается, в этих ботинках вы, Олег Алексеевич, ушли в самоволку и в них же вернулись?

О. П.: Да, самоволка – мое слово. Когда-то выразился так, говоря об отъезде из СССР. Правда, я не верил, что империя однажды рухнет, возвращаться мы не собирались, думали, это – дорога с односторонним движением, без обратного хода. Уезжая, прощались навсегда, увозили с собой самое ценное, жизненно необходимое. Поскольку на Западе планировали кататься, продолжать карьеру фигуристов, которую нам здесь грубо оборвали, в первую очередь позаботились о спортивном инвентаре.

Л. Б.: Счастье, что ни тогда, ни потом ничего не пропало, не потерялось…

О. П.: Один раз было. Чемодан с концертными костюмами исчез, помнишь?

Л. Б.: Да, но это случилось до нашей эмиграции. После чемпионата мира 1965 года в Колорадо-Спрингз.

О. П.: Там мы завоевали первое в истории советского спорта «золото» в парном катании.

Л. Б.: А годом ранее победили на Олимпийских играх в Инсбруке.

О. П.: Но большое турне по всему миру состоялось именно после Колорадо-Спрингз.

Л. Б.: Сначала ездили по Соединенным Штатам, а потом полетели в Канаду.

О. П.: В аэропорту Монреаля пошли получать багаж, а одного из двух наших чемоданов нет.

– С коньками?

Л. Б.: Тогда еще не было столь жестких запретов, как сейчас, поэтому взяли их в салон. В пропавшем чемодане лежали миниатюрные золотые коньки с бриллиантами, врученные за победу на мировом первенстве, чемпионские медали и – самое главное – костюмы! Поискали багаж, ничего нет. А вечером выступление. Что делать? Организаторы засуетились, достали мне красненькое платьице двенадцатилетней девочки – коротенькое и с талией под мышками.

О. П.: А мне костюм одолжил немецкий одиночник Зепп Шонмецлер. Хороший парень! Издает сейчас в Германии спортивный журнал… Словом, Зепп пришел на выручку, но росточком он пониже меня, штрипки на брюках до щиколоток не дотягивались, рукава на пиджаке запястья не закрывали – смех и грех!

Л. Б.: В таком виде и откатали «Грезы любви». Я -- в платье школьницы, Олег -- в «подстреленном» костюме с чужого плеча.

О. П.: В непонятном жипердянчике…

– Но потом-то чемодан нашелся?

Л. Б.: Нет, так и улетели ни с чем в Европу!

О ГОНОРАРАХ

О. П.: В Германии нам предложили пошить новые костюмы. Мы обрадовались. По наивности не понимали, что делаем фирме рекламу. Немцы потом везде трубили бы, мол, одеваем чемпионов из Советского Союза… В принципе мы могли отказаться и не участвовать в показательных выступлениях, тем более повод был. Но Спорткомитет СССР строго за всем следил, не позволял отлынивать, что в общем-то объяснимо: за каждый наш выход на лед организаторы шоу выкладывали колоссальные по тем временам деньги – две с половиной тысячи баксов!

– Вам платили?

О. П.: Держите карман шире! Мы получали фигу с маслом.

Л. Б.: Точнее, пятьдесят швейцарских франков. Нет, вру, двадцать пять! Сущие копейки…

– Да, на новые костюмы явно не хватило бы. Может, на шнурки для ботинок.

Л. Б.: К счастью, чемодан все-таки отыскался, его привезли нам в отель.

О. П.: Когда увидел его, первая мысль была: на месте ли медали? Открыл замки – лежат. Сразу на сердце отлегло…

Л. Б.: Рассказать, почему чемодан в Монреале пропал? В тамошнем аэропорту грузчиками работали эмигранты из Украины. Увидели, что на бирке написаны русские имена и указана страна СССР, и сразу отставили багаж в сторону.

О. П.: Знали, чей чемодан, рассчитывали сорвать выступление. Антисоветские настроения в украинской диаспоре были сильны.

О ПЕРЕСТРОЙКЕ

– Бандеровцы, что с них взять? Правда, и вы через какое-то время угодили в категорию врагов народа.

О. П.: Да, родная страна на десятилетие забыла о нашем существовании. В Швейцарии мы обосновались в 1979 году, а первого журналиста из Москвы увидели в Гриндельвальде только в 1989-м.

Л. Б.: Тут, в России, бушевала перестройка, и нас уже вроде бы реабилитировали, перестали на каждом углу клеймить позором, и все равно разговор получился очень странный, предвзятый.

О. П.: Приехала молоденькая девочка и такие залепухи отпускала, вопросы задавая, что я искренне поражался. Впрочем, чему удивляться? Советская пропаганда умела промывать мозги. Страна была под колпаком, даже мы, жившие в благополучной Европе, это ощущали. Все звонки в СССР прослушивались, письма перехватывались. Набирал номер мамы и знал, что разговор фиксируют.

Л. Б.: Письма подписывали чужими именами и отправляли через знакомых то из Венгрии, то из Канады. Прибегали к эзопову языку, о соревнованиях и выступлениях никогда не упоминали, говорили о прочитанных лекциях. Такая игра в кошки-мышки с Системой. Нам перекрывали один канал, мы находили другой…

О. П.: Правда, мама не считала нужным как-то таиться, всегда рубила напрямую. Помню, спрашивала по телефону: «А почему Брежнева называют господином? Он же глава рабоче-крестьянского государства, пусть так и обращаются». Связь тут же прерывалась, буквально на полуслове. Но не только КГБ вел прослушку, я тоже сохранил кассеты с нашими разговорами. Может, для других эти записи и не имеют большой ценности, а для меня они – история, часть моей жизни. Мама умерла в 1992 году, мы с ней больше не увиделись, только могилке смог поклониться в 2003 году, когда впервые приехал сюда спустя двадцать четыре года.

Л. Б.: Хорошо хоть, сестру с конца 80-х стали к нам выпускать. А мы по-прежнему не имели возможности попасть в Советский Союз. Даже после реабилитации.

– Почему?

Л. Б.: В тот момент еще не оформили швейцарское гражданство. Получили его только в 1995 году. С видом на жительство нам разрешалось путешествовать по всему миру, кроме стран Восточной Европы. Если бы въехали в СССР, обратно уже не выпустили бы. Паспорта Швейцарии ожидали шестнадцать лет.

– Без всяких льгот и поблажек?

Л. Б.: Абсолютно! Конечно, могли поехать в другую страну, где все было бы быстрее и проще, но не стали этого делать. Сначала нам дали так называемую карточку «А», потом «В» и наконец «С».

О. П.: В отличие от прочих государств в Швейцарии гражданство предоставляет не президент или правительство. Решают непосредственно жители того места, где ты обитаешь. Мы с Людой двадцать восемь лет живем в горной деревушке Гриндельвальд с населением в три тысячи восемьсот человек. Вот они-то на общем сходе и голосовали. Не все, конечно, а те, кто пришел…

– Сколько вы набрали баллов?

О. П.: Триста пятьдесят «за» и ни одного «против»... Вердикт органа местного самоуправления утверждался на кантональном уровне, а потом – на федеральном. Но это по сути было уже формальностью.

– Стоило оно того, чтобы так долго ждать?

О. П.: А мы не ждали, мы жили.

О ГРИНДЕЛЬВАЛЬДЕ

– Бывал я пару раз в вашем Гриндельвальде. Извините, дыра дырою.

Л. Б.: Наверное, летом приезжали или осенью, попадали в низкий сезон. А зимой это один из самых модных горнолыжных курортов в мире. Японцы и американцы толпами валят. Но мы там не засиживаемся, по полгода проводим в поездках.

– Дом купили?

О. П.: В Гриндельвальде у нас нет ничего своего. По-прежнему арендуем апартаменты. Так проще и удобнее. Иначе придется платить за землю, за то за се. Зачем лишние заботы?

Л. Б.: Если бы были молоды, жили большой семьей с детьми, тогда, наверное, имело бы смысл обзаводиться собственным жильем, а в нашем случае…

– Однажды вы обмолвились, что не рожали детей, понимая: они станут заложниками режима.

Л. Б.: Так и есть. Мы же видели, как мучился Виктор Корчной. Он уехал на Запад, а Белла с сыном остались в СССР. Витю фактически шантажировали, говоря: если выиграешь у Карпова, о семье забудь. Знаем это не понаслышке, у Беллы в Швейцарии был тот же адвокат, что и у нас. Советский строй не прощал пытавшихся плыть против течения. Поэтому на вопрос, не мучает ли ностальгия, я всегда отвечала, что в крайнем случае можно телевизор включить, если по родной речи соскучишься. Мы у себя давно поставили «тарелку», принимающую российские каналы.

О ПРИЧИНАХ ОТЪЕЗДА…

– Неужели ни разу за эти годы не пожалели, что оставили Союз за кормой?

О. П.: Одно время распускали слухи, будто бы просимся обратно, но такого не было. Да, я родился в Ленинграде и никуда оттуда не собирался уезжать. Как-то даже сказал Екатерине Фурцевой, министру культуры, звавшей нас с Людой в Москву, что хочу умереть в родном городе. Но потом обстоятельства изменились. В какой-то момент почувствовали себя, словно в тюрьме. Единственным способом вырваться была эмиграция. И решение это, поверьте, далось совсем не просто. Нас вынудили принять его. Как до этого выпихнули из большого спорта.

Дело прошлое, сегодня, наверное, немногие помнят, но мы готовились к Олимпиаде-72, собирались ехать в Саппоро. Фаворитами считалась пара Роднина – Уланов, вторыми шли наши ученики Смирнова – Сурайкин, мы же могли рассчитывать на твердое третье место. Как минимум. Помню, убеждал Сергея Павлова, главного спортсмена страны: «Есть шанс занять весь олимпийский пьедестал почета! Нельзя упускать возможность». Наивный придурок! Это я о себе… Нас никуда и не думали везти: «бронзу» в парном катании уже пообещали команде ГДР, а за это немцы пообещали поддержать Сергея Четверухина в соревнованиях одиночников, где позиции СССР были послабее.

По сути нас продали, хотя по форме все выглядело вполне прилично. Перед Олимпиадой собрался тренерский совет и... Никто не поддержал наши кандидатуры. Игры выиграли Роднина и Уланов, хотя должны были побеждать Люда Смирнова с Андрюшей Сурайкиным, которым мы ставили произвольную программу. Они откатали чисто, а Уланов не выполнил обязательный элемент, не прыгнул двойное сальто, что являлось грубым нарушением. Тем не менее судьи простили ошибку. Сейчас такой фокус не прошел бы…

Тогда на правила плевали, творили, что хотели. В 70-м году на чемпионате СССР в Киеве мы лидировали после первого дня, а Роднина и Уланов шли восьмыми. Закончилось же тем, что они победили, а нас отбросили на четвертое место. Разве подобное возможно при нормальном судействе? Мы должны были на пузе ползать, чтобы так низко упасть!

Л. Б.: Уже тогда следовало понять: рассчитывать не на что, но мы еще девять лет питали иллюзии.

О. П.: Даже в Ленинградском балете на льду не давали спокойно работать! Проводили профсоюзные, комсомольские, партийные собрания, без конца учили, лечили, клеймили…

– А вы состояли в КПСС?

О. П.: Пытались вступить, чтобы иметь хоть какую-то защиту. Три года ждали очереди, но нас так и не приняли. Сказали, мол, партия рабоче-крестьянская, среди кандидатов есть не менее достойные люди, чем вы. Да, с нашей стороны это был конъюнктурный расчет. А что оставалось делать? Мне уже исполнилось 47 лет, в любой момент могли отправить на пенсию, как Володю Васильева. Выперли из Большого театра и не охнули. Так и с нами поступили бы.

Л. Б.: Мы написали заявления, взяли рекомендации у Тамары Москвиной, директора питерского Дворца спорта «Юбилейный» Сергея Толстихина, но ничего не помогло.

О. П.: Даже имена на афишах не выделяли, писали в списке кордебалета по алфавиту: Люду – в начале, меня – ближе к концу. Я спрашивал: почему так? Отвечали, мол, в стране дефицит бумаги, никто специально для вас ничего печатать не будет. В глаза говорили: «Здесь вы никому не нужны». Правда, когда балет собрался на гастроли во Францию, информацию о двукратных олимпийских чемпионах набрали крупными буквами в самом центре афиши. Бумага быстро нашлась. Но мы от поездки отказались. Из принципа. Для дирекции это был настоящий шок, однако рекламу они все равно снимать не стали, обманули французов…

Еще пример. В 1977 году нас пригласили в шоу, проходившее в нью-йоркском «Мэдисон Сквер Гарден», и заплатили за выступление десять тысяч долларов.

– Хорошо!

О. П. : Да. Американцы всю сумму выдали наличными, мы привезли ее в Москву и, не декларируя, сдали в Госконцерт. Взамен получили по 53 доллара 25 центов. В соответствии с установленной в СССР артистической ставкой. Особенно меня умилили вот эти «квотеры»…

Л. Б.: В Бразилии нам собирались платить по десять долларов за выступление! Планировались трехмесячные гастроли Ленинградского балета на льду по стране, и от нас требовали кататься на площадке размером четырнадцать метров на двадцать восемь. Разве можно на такой пятачок выходить?

О. П.: Хотя у вас сейчас прошли два телешоу – «Звезды на льду» и, кажется, «Танцы на льду». Там на tank ice все и происходило. Портативный каток, который легко перевозится с места на место, устанавливается где угодно. Для организаторов это удобно, для спортсменов – нет. Да, Паганини играл на одной струне, но как исполнить фортепианный концерт Рахманинова, если у инструмента нет половины клавиш? Мы давно отказались выступать на «обрезанных» площадках. Какие бы деньги ни сулили. Профессионалы обязаны уважать себя, не опускать планку. Кстати, нас приглашали в проект канала «Россия». Лена Чайковская звонила. Первым делом я спросил о размере катка. Услышал, что четырнадцать на двадцать восемь, и сказал: «Привет!» Мы от этого убежали в 79-м и возвращаться не хотим. Я поклялся себе, что никогда не выйду на tank ice.

– Это после случая в Челябинске, где вы уронили Людмилу Евгеньевну?

О. П.: Самое поразительное, лед там был очень хороший, мы катались с удовольствием, но законы аэродинамики не обманешь: площадка маленькая, нам попросту не хватило места. По привычке разогнался, а двигаться некуда. Упал на бок, Люда полетела в рампу, ударилась плечом, коленом, головой. Потом два месяца выкарабкивалась. Тогда и сказал: «Все, хватит!» Лед шуток не прощает. И пренебрежительного к себе отношения не терпит. Недавно на турнире в Колорадо-Спрингз выступала канадская пара, чемпионы страны. Делали параллельное вращение, неудачно стали расходиться, и партнер коньком попал напарнице в лицо. Рассек нос и щеку. Хорошо, глаз не выбил… Видели лезвия моих коньков, да? Как ножом полоснуть.

Л. Б.: Думаю, нас никто не может упрекнуть в неуважении к профессии.

О. П.: Собственно, мы и уезжали из СССР, чтобы не размениваться по пятаку.

… И ОБ ОТЪЕЗДЕ

– Интересно, что вы везли с собой? Собирались, наверное, как в космический полет – каждый лишний грамм учитывали.

Л. Б.: Я взяла швейную машинку. Заказывать костюмы для выступлений было очень дорого. Здесь тоже шила себе и Олегу, иногда помогали сестра и соседка-портниха, но там на подмогу не рассчитывала…

О. П.: А я набрал книг по искусству и видеопленок. Получился дикий перевес, но, к счастью, в аэропорту наш багаж детально не досматривали, мы заплатили за лишний груз и сдали чемоданы. Провожал нас в «Шереметьево» дальний родственник, который ничего не знал о том, что мы задумали. Впрочем, об этом никто не догадывался. Даже моя мама и сестра Люды. Если бы проговорились, все могло рухнуть. Маме я позвонил уже из Швейцарии. Она сказала единственную фразу: «Не приезжайте сюда как можно дольше».

Когда проходили регистрацию на рейс до Цюриха, к нам подошла группа людей, тоже куда-то улетавших. Мол, дайте автограф. Я расписался на протянутых листках и спросил: «Кому еще? А то, может, в последний раз…»

Л. Б.: Потом еще была ситуация. Мы уже приготовились ехать к самолету, но автобус долго не трогался. Команда сверху не поступала, минут сорок продолжались непонятные переговоры. А тут еще видим: тяжеленный чемодан Олега на борт забросить не могут. Представляете, наверное, наше состояние…

О. П.: Все же взлетели, а я шепчу Людмиле на ухо: «Еще не конец. Мы на советской территории. Эти люди способны на что угодно». И в самом деле: приземлились в Цюрихе, открылся люк, а на трапе – человек. «Товарищ Протопопов? Вам нужно срочно позвонить в посольство». Спрашиваю: «Что случилось?» Слышу в ответ: «Вы должны сообщить, где будете находиться».

– Именно так и поступили, Олег Алексеевич?

О. П.: Честно связался. Но сперва позвонил родне и сказал, где лежат инструкции, что надо экстренно сделать. Понимал: сразу после известия о бегстве наше жилье в Питере опечатают, хотел, чтобы близкие успели забрать себе оттуда самое ценное.

– Получилось?

О. П.: Я слишком хорошо изучил родную страну. В квартиру быстренько кого-то вселили, гараж у помойки подарили знаменитому дирижеру Евгению Мравинскому.

– Это называется «экспроприация»… После отъезда долго не общались с советским народом?

О. П.: Мы регулярно ездили на чемпионаты мира и Европы, но нас обходили стороной, как прокаженных, в глаза не смотрели, взгляды отводили. Избегали контактов все, любую фамилию можете назвать.

Однажды оказались в лифте с Леной Чайковской. Она так старательно рассматривала стены, будто кроме нее в кабине никого не было. Потом в Ленинграде сказала о нас: «Болельщики спутали солнце с лампочкой, висящей на голом шнуре». В Дортмунде в туалете ледового дворца я как-то столкнулся с Москвиным. Стояли у соседних писсуаров, и Игорь Борисович тихо спросил: «Олег, как дела?» Я открыл рот для ответа, но тут скрипнула дверь, и Москвин сразу отвернулся… Только Стасик Жук продолжал с нами общаться. Кажется, в 1985 году в Копенгагене демонстративно подошел, обнял, пожал руку и принялся расспрашивать о том о сем. А рядом стояли Роднина, Москвина, Синилкина, директор «Лужников». Говорю: «Не боишься нарваться на неприятности, стать невыездным?» Жук оглянулся и рубанул: «Да пошли они все!» Громко так произнес. Он плохо слышал, поэтому часто кричал… Видимо, позже в Москве ему объяснили политику партии, и через год Стасик уже не шумел. Незаметно шепнул на ухо: «Олежка, эти бляди не разрешают с вами разговаривать. Позвони, пожалуйста, вечером в отель».

Л. Б.: А в Гетеборге в 1981 году мы сидели на трибуне, и нас позвала Майя Плисецкая. Успели обменяться парой фраз, как подбежал телекомментатор Георгий Саркисьянц и потащил ее в сторону: «Майя Михайловна, нам нужно на интервью». Плисецкая едва смогла записать наш номер телефона. Потом ночью часа два рассказывала, как ее здесь душат, Родиону работать не дают…

О. П.: А каким борщом нас кормила в Париже Галя Вишневская, помнишь?

Л. Б.: Тогда надо сказать и о биточках с гречневой кашей от Василия Аксенова. Вкуснятина! Это уже в Америке было в 1980 году.

– Эмигрант эмигранту друг, товарищ и брат.

О. П.: Да, те, кто жил в Союзе, вели себя по-другому.

Л. Б.: Зависть не является национальной чертой, она, к сожалению, присуща многих людям. Вне зависимости от места их проживания.

О. П.: Тем не менее советская система не терпела тех, кто выделялся из общей массы. Всех чесали под одну гребенку. А мы не захотели. Это страшно бесило, раздражало. Дошло до того, что я предложил не объявлять наш выход на лед в программах Ленинградского балета. Начинала звучать музыка, в зале зажигался свет, мы делали первое движение, и… трибуны взрывались овациями. Люди не нуждались в словах, они ждали нас, по шесть раз вызывая на бис, что дико злило руководство: «Не превращайте шоу в сольный концерт!» Когда мы уехали из страны, тут же сделали вид, будто Белоусова и Протопопов не существуют, попытались вычеркнуть наши имена из истории фигурного катания. К счастью, эта задача оказалась не по зубам.

О ПЛАНАХ

– Вы за мемуары никогда сесть не думали?

О. П.: У меня есть записи, сделанные по горячим следам. Страниц шестьсот текста. Тогда не опубликовал, теперь не знаю, стоит ли. По прошествии времени на многое смотришь иначе…

– И прежние обиды простили?

О. П.: На Руси говорят: «Кто старое помянет, тому глаз вон. А кто забудет, тому два». Не собираемся сводить счеты спустя десятилетия, но что было, помним. При встрече готовы пожать руки всем, кроме Ирины Родниной. Она обвиняла нас бог знает в чем и потом не извинилась. Привыкла, чтобы все играли по ее правилам, а мы не уступили. Отсюда и конфликт.

Л. Б.: Нет, мы не держим зла. Тем более глупо обижаться на страну, на людей, не сделавших нам ничего худого, а наоборот – дарящих любовь. Взять, к примеру, Илью Авербуха, представителя иного поколения. В последний раз мы катались вместе в 2002 году в Бостоне, и Илюша тогда сказал: «Клянусь, вытащу вас в Россию». Он позвонил нам за десять дней до выступления в бенефисе Тарасовой. Это было совершенно неожиданно. Мы с начала года на льду почти не тренировались, а перед публикой и вовсе не катались три с лишним месяца, последний раз участвовали в так называемом «Вечере с чемпионами» в Бостоне в первых числах октября. Пауза значительная, немного волновались перед поездкой в Россию, но отказаться, конечно, не могли. В Москве мы не выступали с 24 июня 1979 года…

О. П.: А жить собираемся до 280 лет.

– На двоих?

О. П.: На каждого в отдельности. И кататься продолжим. В июле мне исполнится 75 лет, 6 декабря у нас с Людой золотая свадьба. Зовут отпраздновать дату в Питере.

– На льду?

О. П.: Разумеется. Если задуманное получится, будет красиво.

– Значит, до скорой встречи?

Л. Б.: Увидимся!